|
Самое бесчеловечное в освещении событий — их безликость, когда вам скороговоркой скажут о гибели абстрактных людей, без пола, возраста и обстоятельств. Это уже не люди, а манекены, и их не жалко… Ну, взорвали «Невский экспресс»: мы посмотрели в новостях помятый вагон и… забыли. Зато тот канал, где звёзды катаются на льду, очень человечен: там партнёр и за ножку красавицу подержит, и за ручку, и в щёчку чужую жену чмокнет — приятное зрелище. А то, как девушка с переломанными ногами лежит и умирает на шпалах, и к ней никто не подходит — за кадром. Почему же мы равнодушны к страданиям?
Мне попалась статья очевидца крушения, священника, ехавшего в «Невском экспрессе», который вылез из «благополучного» вагона и пошёл в темноту, туда, где раздавались крики раненых и стоны умирающих… Его рассказ потрясает: и это при том, что моя профессия — врач скорой помощи, и повидал я не мало. Однако массовых травм, как на поле боя, не встречал, да и, честно говоря, не стремлюсь увидеть…
Однако прочитать об этом людям нужно: хотя бы для того, чтобы взять книжку и однажды научится накладывать жгут на фонтанирующую кровавой струёй ногу или на перелом — шину из палок. Увы, как вижу из своей практики, к раненым никто из прохожих даже не подходит, и они лежат и умирают в одиночестве… К счастью, при взрыве «Невского экспресса» случилось иначе: в уцелевших вагонах нашлись люди, которые не стали дочитывать газету, ожидая медиков и МЧС, а пошли вытаскивать несчастных из жуткой «мясорубки»…
А профессионалы, к слову, прибыли только через два часа: места, где прогремел взрыв, глухие — болота, непролазный ельник, безлюдье. Это под Бологое, близ Малой Вишеры, на стыке Новгородской и Тверской областей: по сути, просека в лесу с проложенной в две колеи, туда-сюда, рельсами. Прибытие через два часа с момента вызова — это ещё хорошо, оперативно, но вполне достаточно, чтобы истечь кровью… И когда прибыли спасатели, 25 пострадавших, прежде здоровые мужчины, молодые женщины, уже не подавали признаков жизни. Они умерли в темноте, холоде, страдании и одиночестве…
Рассказывает петербургский священник Александр Степанов, возвращавшийся тем злополучным рейсом из Москвы в Питер: «Мы сели в поезд и поехали – все было, как обычно. «Невский экспресс» сидячий поезд, хотя некоторые вагоны по европейскому образцу разделены на купе. Мы ехали как раз в таком. В 21.30 экспресс резко затормозил. Я сидел лицом по ходу поезда и чуть не вылетел из сиденья, но успел схватиться за подлокотники. Ну, остановились и остановились… Мы даже шутили, что лось на пути вышел. Первое впечатление, что ничего особенного, хотя вроде кто-то видел вспышку в окне. И только потом стало ясно, что вспышка была оттого, что сошедшие с рельс вагоны срубили столбы и оборвали провода.
Очевидец, священник Александр Степанов
Минут через 15-20 из третьего вагона, который сошел с рельс, пошли люди. К нам в купе зашла немолодая женщина и мужчина средних лет, возбужденные, с вытаращенными глазами, начали рассказывать, что вагон трясся по шпалам. Было видно, что они сильно потрясены, но о травмах и жертвах не говорили. Мы посидели еще минут пять, и я пошел смотреть, что делается.
Дверь нашего вагона была открыта, я посмотрел назад. Там темнотища и только редкие огоньки мелькают.
Я позвал одного из наших мужчин с собой узнать, не нужна ли помощь. Когда мы дошли до покосившегося вагона, впечатление было сильным. Тут навстречу бежит проводник, я спрашиваю: «Помощь нужна?» – «Да-да, идите скорее, там всем работы хватит». Мы побежали и довольно далеко, метров через 500, увидели вагон, лежащий на путях на боку, а на дороге – обломки вагона, оставшегося в сцепке. Вокруг люди – кто ползает, кто ходит… Темнота непроглядная. Меня потрясло, что крыша вагона была собрана гармошкой, как будто он на крыше по шпалам ехал. Еще метров через 200 – 300 лежал самый ужасный последний вагон. Он не был перевернут, но стоял без колес. Колеса, пружины, сорванные провода были разбросаны вокруг.
Оторвавшиеся вагоны стояли на путях, но без колес. Потом я увидел лежащего человека, бросился к нему, хотел помочь, а он оказался мертвым с внутренностями наружу. Дальше на путях лежало еще три или четыре трупа. И это в полной темноте, лес вокруг.
Потом глаза привыкли, мы подсвечивали дорогу мобильником. У последнего вагона стояли люди, как я потом понял, это уцелевшие пассажиры. Большинство – с ушибами, лица разбиты. И полная неразбериха. На земле лежало шесть-семь раненых, женщина со сломанной ногой стонала. Молодая пара – у девушки, похоже, был перелом позвоночника, а у парня раздроблены ноги, они лежали рядом. Девчонка с открытыми переломами ног. Кровь вокруг, темно, все мобильниками светят.
Торцы вагонов разворочало, и двое мужчин оказались сплющены в тамбуре, в который вышли покурить. Кости разбиты, они орут невероятно, их пытались достать. Нашли где-то лом и топор. Все два часа, что я там был, упорные люди старались им помочь, но их нельзя было двигать. Одного сумели вытащить, а второй, вероятно, умер.
Все вспоминается какими-то проблесками. Я провел там два часа, все время что-то носил, собирал, рвал тряпки, помогал бинтовать, выносить, хотя транспортировали в основном мужики посильнее. Но происходившее, я помню очень фрагментарно.
Вагон некоторое время летел по шпалам без колес, все внутри было разворочено – кресла, железные ящики, поручни, корзинки для газет – все это с острыми железными углами и оно крутилось, как в мельнице, как в барабане. И вот этими обломками людей переломало, порезало. Пол был покрыт толстым слоем всего этого добра и в нем лежали люди. Выносили их оттуда долго. Споры, крики, куда выносить – на улице холодно, в вагоне теплее и не на земле. Но внутри они завалены. У кого-то сильные кровотечения, в вагоне жгут не наложишь. Если травмы, то выносить надо на жестком. Отломали два куска обшивки или какой-то перегородки и использовали их, как носилки.
Мы еще костры разводили, даже не столько, чтобы греться, сколько ради освещения: брали из вагонов вещи, книги, и все это палили. Те, кто мог ползать из пострадавших, подползали и грелись. Они почти все были без обуви и полуголые, я не понимаю, почему. Мы им тряпками ноги заматывали.
Не было никого, кто знал, что делать, кто взялся бы руководить. Если бы сразу был свет и какой-то командир, можно было бы и больше людей спасти. А в такой общей бестолковщине трудно что-то сообразить. Я видел сообщения в интернете и по телевизору, что только пассажиры занимались оказанием помощи, а экипаж – нет. Это неправда, проводники среди нас были. Они принесли воду, несколько фонарей и матрасы, которых было меньше, чем нужно, поэтому люди лежали на чем ни попадя. Жгуты делали из простыней, пытались бинтовать. Потом наладили вынос людей из вагона. Выяснилось, что с другой стороны полотна вокруг трансформаторной будки была бетонированная площадка и на нее можно было класть людей. Там на них хотя бы уже не наступали, и матрасы можно было в ряд выложить.
Тем временем около половины одиннадцатого, может чуть раньше, подъехала милиция – три парня с рациями, но они тоже были в полной растерянности. Больше долго никого не было. Раненым всем холодно, они просили, чтобы их накрыли, но одеял было мало. Накрывали занавесками, ковриками из коридора. Навалишь всего, а человек и так еле дышит. В какой-то момент появился решительный парень – то ли врач, то ли студент-медик старших курсов, он полез в сам вагон и там действовал, жгуты накладывал.
Раненые терпеливо и обреченно лежали, истекали кровью. Проводник из последнего вагона, с разбитым лицом, но целый, в одной рубашке ходил: был в таком состоянии, что не мог ничего делать. Мы ему говорили, чтобы он шел погреться в уцелевшие вагоны, но он повторял «нет, нет, я старший, я должен».
Конечно, у меня были мысли, что надо молиться. Но в этой ситуации, когда человек истекает кровью и ему надо срочно помогать, действуешь по необходимости. А необходимость была порой простой – взять за руку и погреть. Потому что можно себе представить, в каком растерянном и покинутом состоянии лежит человек. Я старался поддержать, помочь, но надо было очень конкретно действовать – не допускать, чтобы клали на бетон или гравий, искать, что подстелить. В основном это были практические действия. Я, конечно, никогда не видел в таком количестве раны, кровь, жуткие увечья. Ужасно было видеть, когда у людей практически оторваны конечности. Однако в таком напряженном состоянии, это даже не то, чтобы не шокирует, но это не сбивает настолько, чтобы впасть в ступор. Сами раненные вели себя очень мужественно, пустого нытья не было, только стонали, когда их тревожили.
Поразило, что из уцелевших вагонов пришли помогать немногие, процентов двадцать. Не могу сказать, что в них была потребность, потому что и так неразберихи хватало. Но ведь примерно через час после случившегося все уже знали, что именно произошло, так как проводники бегали, как сумасшедшие, и окровавленные люди ходили, но идеи придти помочь у большинства не возникло.
Потом приехали пожарники и МЧС. Они принесли нормальные брезентовые носилки. Где-то в половине двенадцатого подошли наши женщины. Лена Рыдалевская – врач, она быстро сориентировалась и стала объяснять, что и как лучше делать. Таких людей очень не хватало. Начали подъезжать скорые с местной подстанции. Пришли три женщины в камуфляже, видимо, фельдшерицы, у них были бинты, они стали шины накладывать, делать обезболивающие уколы. У нас ведь не было совсем ничего, только один бесполезный пузырек йода. Потом МЧС поставили дизели со светильниками, народ еще стал прибывать. Дальше подъехал караван скорых, подогнали поезд для нас и аварийный поезд из Москвы. В нас уже необходимости не было.
В Питер поехали те, кто получил незначительные травмы и все пассажиры из тех вагонов, которые не пострадали. В 3.10 нас привезли на Московский вокзал. К вокзалу подогнали кучу автобусов, развозили всех желающих по домам, но многих встречали родственники на машинах.
В субботу после всенощной я отслужил панихиду погибшим и молебен о здравии выживших. Наши женщины пережили это стойко, но где-то через сутки стало значительно тяжелее… Договорились в понедельник еще раз собраться и отслужить благодарственный молебен за то, что мы уцелели».
Тут рассказ священника закангчивается, но нельзя обойти молчанием и виновников трагедии: подозревают не только чеченских ваххабитов из отряда Доку Умарова, устроивших взрыв экспресса в день Курбан-байрама, дня жертвоприношения баранов, под которыми, очевидно, бандиты понимали пассажиров экспресса, но и … русского. Это некий Косолапов, принявший ислам. А ренегаты, как известно, порой злее «правоверных по крови». Судьба этого мерзавца интересна: когда-то он был курсантом военного училища в Волгограде, но был с позором изгнан, обвинённый в краже денег у товарища. И вот тогда, затаив обиду, он перешёл в Басаеву и принял ислам. А дальше — взрывы, кровь, смерть. В частности, именно его подозревают во взрыве «Невского экспресса» в 2007 году… Как и теперь, и вот всё ловят.
Источник: материалы интернет-изданий «Татьянин день» и «Церковный &n bsp; вестник», помещённые на сайте журнала «Православие и мир».
|
