Перед прочтением сжечь

История публикации последнего текста Владимира Набокова – это роман в романе, последняя шутка великого мастера мистификаций, затянувшаяся на три десятилетия. "Лаура и ее оригинал" (так озаглавлен русский перевод книги под названием The Original of Laura, выходящей в свет 17 ноября) - плод эффективного маркетинга, начало которому положил сам автор, а завершили владелец копирайта, издатели и критики.

В декабре 1976 года New York Times Book Review для своего рождественского номера провел дежурный опрос знаменитых писателей: какие книги уходящего года им понравились больше всего? Позвонили и Набокову в Лозанну, где он лежал на одре болезни. Тот ответил: "Ад" Данте в переводе Чарльза Синглтона, "Бабочки Северной Америки" Уильяма Хау и "Подлинник Лоры". О последнем произведении он сообщил, что это "не вполне законченная" рукопись его собственного романа, который полность написан у него в голове и который он в своем "бреду наяву" (diurnal delirium) читает громко вслух аудитории, состоящей из "павлинов, голубей, моих давно покойных родителей, пары кипарисов, нескольких юных услужливых медсестер и семейного доктора, который так стар, что почти невидим". К сему прирожденный литературный позер присовокупил: "Вероятно, из-за моих запинок и приступов кашля история моей бедной Лоры пользуется у моих слушателей меньшим успехом, чем тот, который она, надеюсь, стяжает у умных рецензентов, когда будет опубликована надлежащим образом".

Сразу после Рождества заинтригованный корреспондент New York Times отправился в Швейцарию. Романист отказался дать интервью, но поговорил с визитером полчаса в холле отеля Montreux Palace, где жил с женой Верой к тому моменту уже более 15 лет, и даже милостиво позволил себя сфотографировать. "Так о чем же ваш новый роман?" - не вытерпел посреди беседы репортер. "Если я вам расскажу, - молвил Набоков c подчеркнутой учтивостью, - это будет интервью".

2 июля 1977 года Владимир Набоков скончался. От Лауры или Лоры осталось 138 каталожных карточек, исписанных по-английски карандашом с одной стороны и перечеркнутых крест-накрест с изнанки. Перед смертью он велел жене сжечь всю пачку. Людям, которые спрашивают сегодня, почему же писатель не сделал этого сам, его сын Дмитрий отвечает: потому что он не собирался сжигать роман, он хотел его закончить и упорно работал до последнего вздоха. Это понятно: человек не знает, когда умрет; собственноручное сожжение в такой ситуации было бы преждевременным.

Вдова не смогла предать рукопись огню. Она была заперта в депозитном сейфе швейцарского банка. Время от времени ее показывали особо доверенным набоковедам, которые давали взаимоисключающие советы, а случалось, и меняли с течением времени свое мнение на противоположное.

После смерти Веры в 1991 году рукопись унаследовал Дмитрий. Вот что он сказал недавно, когда окончательное решение о публикации было принято, в интервью National Public Radio: "Я не хотел войти в историю как литературный поджигатель. Мы собирались сохранить ей жизнь. Мои колебания были связаны с вопросом, как сохранить рукопись: запрятать ее в какое-нибудь хранилище, где ее все равно рано или поздно найдут и прочтут, или преподнести публике этот замечательный подарок сейчас, пока я еще жив и могу руководить процессом".

Это и есть самое главное: Дмитрий не хотел потерять контроль над публикацией. Он продолжал интриговать публику и нетерпеливое племя набокоманов, утверждал, что это "самый блестящий роман" отца, что он не похож ни на что написанное им прежде. В дискуссию "сжечь или не сжигать" вовлекались авторитетные литераторы. Против сожжения обычно приводились два примера. Первый - Вергилий, который просил своих наследников уничтожить "Энеиду", но император Август не допустил этого и спас шедевр. Второй - Кафка, завещавший своему другу Максу Броду сжечь все свои бумаги, но тот не послушался и подарил человечеству "Процесс" и "Замок". Набоков, считавший Кафку одним из величайших гениев литературы, не раз высказывался о решении Брода одобрительно.

"Сожгите ее", - призывал со страниц Times драматург Том Стоппард. "Сохраните ее", - возражал ему в той же газете романист Джон Бенвилл.

Дискуссия плодила собственных мистификаторов. В 1998 году в Интернете появилась статья, подписанная именем швейцарского профессора литературы Мишеля Десоммелье, который будто бы прочел фрагменты "Лауры", выкраденные приставленной к умирающему Набокову медсестрой (напрасно он, стало быть, жаловался на невнимание аудитории). Цитаты оказались столь мастерской стилизацией, что многие поверили в их подлинность. Автором пастиша оказался библиотекарь Пенсильванского университета и страстный поклонник Набокова Джефф Эдмундс, ныне один из признанных набоковедов.

В ноябре 2005 года со страниц New York Observer раздался истошный вопль: "Дмитрий, не сжигай Лору!" Вопль принадлежал нью-йоркскому журналисту Рону Розенбауму, который утверждает сегодня, что именно он спас рукопись. Розенбаум изобразил Дмитрия Набокова Гамлетом, не решающимся исполнить загробную волю отца. На склоне лет, утверждал он, Дмитрий может и впрямь лишить мир бесценного шедевра. Что если Дмитрий умрет, так и не приняв решения, и унесет в могилу сведения о местонахождении рукописи?

Результатом был хор голосов, убеждавших Дмитрия не баловаться со спичками. Дмитрий, в свою очередь, говорил, что он "истерзан" дилеммой, а однажды на прямой вопрос, собирается ли он сжечь "Лору", вдруг заявил: "Может, я уже сжег, просто не хочу говорить, каким способом". В январе 2008 года Розенбаум сообщил: еще не сжег, но уже решил сжечь.

И вот наконец из Палм-Бич донеслась благая весть: неоконченный роман будет опубликован. На это Дмитрий будто бы получил виртуальную санкцию отца: "Я вообразил, как он, спокойный и счастливый, улыбается своей лукавой улыбкой и говорит мне: "Ну что ты наводишь тень на плетень? Публикуй и веселись".

После такого пиара какой набокофил не будет отсчитывать дни и часы до появления книги?

На противоположном полюсе люди, считающие, что все это гнусная спекуляция. Таково, в частности, мнение поэта Алексея Цветкова, написавшего, что Дмитрий, который "оживленно заламывал руки, ожидая знака от папы из загробного мира (он его якобы в конечном счете получил)", на самом деле "продал труп отца". Сказано изрядно. О Дмитрии, бонвиване и любителе дорогих автомобилей, говорят, что здоровье его сильно пошатнулось и ему попросту нужны деньги на оплату дорогих врачей и клиник.

Судя по опубликованным в журналах "Сноб" и Playboy отрывкам (а это, как утверждают, самая связная часть текста), говорить о "недописанном романе" оснований нет. Перед нами разрозненные фрагменты, черновики. Там есть занятные обороты и яркие детали, набоковский сарказм, чудесное описание женского тела и ледяной холод в сцене интимной близости. Все это заслуживает внимания, но место этим наброскам в последнем томе академического собрания сочинений, а не в отдельном издании, где драгоценные карточки воспроизводятся факсимильно.

Случай обратный описанному Булгаковым. Роман Мастера не сгорел, потому что было чему гореть. "Лауру" не сожгли, потому что сжигать было нечего.